"Юрьев день": что это за дата в царской России

Блог #44 | Юрьев день и другие русские праздники...

 

 

От крепостного права
к освобождению крестьян

 

Крепостное право и миграционная политика в России
в конце XVI – начале XVII веков

 

Serfdom and migration policy in Russia
in the late 16th – early 17th centuries

 

Konstantin Yerusalimsky
(Russian State University for the Humanities, Moscow)

 

Социальная зависимость как одна из важнейших исследовательских ка-
тегорий нуждается в осмыслении из перспективы мигрантоведческой про-
блематики применительно к истории эмиграции из России в Речь Поспо-
литую XVI–XVIII вв. Данные о миграциях между этими государствами
в контексте социально-экономической истории дополняют более привычные
для демографических исследований политические мотивировки, наполняя их
смыслами, требующими новых вопросов к источникам. Среди них немало
почти не затронутых в науке. например, как связаны внутренние миграции
зависимого населения с эмиграцией из Российского государства? Как отрази-
лась эта тема в международных договорах того времени? В какой мере формы
зависимости населения видны в запретах на миграции за пределы России?
Как соотносятся между собой формы зависимости в России и в сопредель-
ных государствах, куда направлялись основные потоки эмигрантов? Можно
ли в рядах эмигрантов выявить промежуточные состояния между рабством
и свободой?

Проблема миграционной политики России была открыта исторической
наукой ещё в XIX в. Представители "московской" исторической школы –
М.П. Погодин, С.М. Соловьёв, В.О. Ключевский, М.К. Любавский – рас-
сматривали историю колонизации России, которая по определению выходила
и на вопросы границ и трансграничных перемещений населения, но в тру-
дах названных авторов превращала движение "народных масс" за границы
из "общественного" в "антиобщественное" (каковым и были в их восприя-
тии эмигранты, казаки и бродячие люди). Дискуссии рубежа XIX–XX вв.
между М.Ф. Владимирским-Будановым, Д.И. Багалеем, М.С. Грушевским,
А.-В. Яблоновским о заселении Степи и Украины, а также исследования со-
циального состава ранних русских поселений в Сибири во второй половине
XX – начале XXI в. показали, что термин "колонизация" требует значительных
оговорок, учитывая, что колонизационные процессы трудно отделить от заво-
евания и военно-промыслового освоения. Связь между внешней политикой
России, историей миграций и крепостного права также неоднократно станови-
лась предметом исторических разработок, однако препятствием на пути осмыс-
ления многочисленных взаимовлияний в этой области оказалось несовпадение
научных оптик. Между тем невнимание к сквозным мотивациям в этих сферах
приводит к недочётам в интерпретации.

Историко-юридическая наука, во многом под воздействием теории "указ-
ного" освобождения российского крестьянства, концентрировала свои усилия
на "указной" же концепции закрепощения. Указы местного значения, ана-
логичные общегосударственным крепостническим постановлениям, обна-
руживаются и в XV – первой половине XVI в. Однако не приводилось до-
казательств, что подобными указами регламентировались отношения между
сельским тружеником и господином повсеместно в Российском государстве.
В науке, развившейся на фоне реформ 1860-х гг., основной коллизией кре-
постничества виделись отношения между властью и собственником. Государ-
ство искало и не находило в историко-правовой традиции обоснования для
изъятия из собственности помещиков принадлежавших им крепостных кре-
стьян. В известном смысле именно труды историков оказались определяющи-
ми в решении этой проблемы. Так возникли тезисы о крестьянских "мирах",
зависимых непосредственно от государя, этому же служили славянофильские
идеалы единства царя и народа (и права крестьян на землю в обход помещи-
ков), а также во многом расходящиеся между собой концепции возникновения
крепостного права в трудах М.П. Погодина, П.И. Беляева, В.И. Сергеевича,
В.О. Ключевского. названных авторов объединяло то, что крепостничество
выводилось ими из изначально несвободных отношений между зависимым
населением и собственниками на землю, которые были только закреплены
в указном порядке в конце XVI – XVII в. В советской науке канонически-
ми стали звучащие "классово-приемлемо" концепции дворянской монархии
и осуществляемого ею феодального гнёта. на "класс эксплуататоров" и была
возложена ответственность за развитие крепостного права, учреждённого бла-
годаря реформаторским усилиям государственной власти конца XVI – начала
XVII в. (в той или иной мере разделяли этот взгляд М.А. Дьяконов, С.Ф. Пла-
тонов, н.С. Чаев, А.А. Зимин, А.Г. Маньков, В.И. Корецкий, Л.В. Данилова,
Г.В. Абрамович, Р.Г. Скрынников, В.М. Панеях, Б. н. Флоря) или вследствие
развития самих форм эксплуатации (в большей мере склонялись к данной точ-
ке зрения В.О. Ключевский, П.Е. Михайлов, С.Б. Веселовский, Б.Д. Греков,
Л.В. Черепнин, И.И. Смирнов, А.Д. Горский, А.Л. Шапиро, н.А. Горская,
И.Я. Фроянов, Л.В. Милов).

 

 

Остаётся загадкой, почему именно на рубеже XVI–XVII вв. феодальная
эксплуатация настолько решительно поменяла свои формы, и, если указы
о "заповедных" летах действительно имели правовую предысторию, как уда-
лось "указную" практику скрыть за глухой стеной неопределённых ссылок на
разновременные указы, из которых ни один известный ныне источник конца
XVI – середины XVIII в. не заимствовал никакой ясной правовой клаузулы –
ни чтобы её развить, ни чтобы отменить. Кроме того, в обширном комплек-
се московской и региональной документации по землевладению упоминания
"заповедных лет" занимают настолько незначительное место, что постоянно
дискутируется вопрос, были ли эти "годы" с какого-то момента общепринятой
нормой, не требующей упоминания, или распространялись лишь на опреде-
лённые регионы Российского государства и являлись чрезвычайной и времен-
ной мерой.

Усилия учёных выявить "трудовое население" и обособить его от "правя-
щих классов" в русских обществах XV–XVII вв. также связаны с неясностью
терминологии и правовых реалий самих источников. В этом отношении не
поддаются чёткому ограничению "крестьяне", поскольку нет доказательств,
что этим понятием в источниках определялись зависимые люди и вообще
сколько-нибудь целостный класс. Свободными собственниками вплоть до се-
редины XVI в. считал крестьян Ю.Г. Алексеев. А.Л. Шапиро полагал, что огра-
ничение "выхода" уходит корнями в эпоху ига, когда "численые люди" были
обложены татарской данью. Оттуда понятие перешло в Русское государство,
отразившись даже в духовной грамоте Ивана IV. Первые примеры "вывода
и рубежа" А.Д. Горский и А.Л. Шапиро обнаружили в межгосударственных
договорах (в частности, в договорах между великим князьями Дмитрием Ива-
новичем Московским и Михаилом Александровичем Тверским 1375 г.; Васи-
лия I Дмитриевича Московского с Фёдором Олеговичем Рязанским 1402 г.;
Василия II Васильевича с Казимиром IV). Однако от договоров XIV – начала
XVI в. до письменных свидетельств о запретах на "выход" и "вывоз" рубежа
XVI–XVII вв. прошло много времени, и вряд ли старые нормы обрели в тех
поздних событиях новое оформление.

С.М. Каштанов считает, что определяющим для термина "христиане"
являлся вероисповедный признак, а само понятие выделяло земледельцев,
живущих в деревнях вокруг сёл с приходской церковью, из общей массы
трудового населения, прежде всего отличая их от холопов, среди которых
было много неправославных военнопленных (литвинов, поляков, татар). Эта
оценка относится к социальным реалиям конца XIV – начала XVI в., а их
идеологом и родоначальником крестьянства как общественного класса иссле-
дователь считает митрополита Киприана, впервые в известных памятниках
применившего термин "христиане" в значении "крестьяне" наряду со старым
термином "сироты". Кроме того, в источниках сельское население выступает
и позднее чаще как "люди", под которыми подразумеваются не только па-
шенные крестьяне, но и горожане. Бегство от одного господина к другому
в рамках одной юрисдикции не требовало письменной регламентации, од-
нако "переход" крестьян разрешался, как показывает Каштанов, в договорах
XIV–XV вв., касающихся именно межгосударственных отношений. Приход
новых работников "из зарубежья", "из ыного княженья" поощрялся специ-
альными клаузулами в жалованных грамотах русских князей духовным главам
и служилым людям, причём "зарубежными" людьми считались не работники
других господ, а именно выходцы из других княжеств. В пожалованиях ве-
ликого князя Василия II Васильевича 1426, 1436, 1442, 1453 гг. отличие "ста-
рожильца" от "пришлого из иных княжений" – в большей милости (в сроках
освобождения от дани) именно для иммигранта. Старожилец отличается от
других "людей" не по формам зависимости, а по происхождению. Переход от
термина "люди" к термину "крестьяне" ("хрестьяне") в источниках заметен
лишь со второй трети XVI в.9 не были ли названные перемены в
терминологии источников связаны с международными договорённостями России
и изменением этнополитического состава зависимого населения?

"Крепостная" зависимость упоминается в источниках конца XVI в. в связи
с утратой "крепостей"–договоров о подданстве холопов и рабынь в майский
пожар 1571 г. и в других разновременных катаклизмах. Эта форма зависи-
мости, согласно приговору о холопстве 1597 г., не противоречила Судебнику
1550 г., сохранявшему юридическую силу и в 1571, и в 1597 гг. Вернее было бы
задаваться вопросом о том, как контролировалось подданство и субподданство
в России крепостниками и верховной властью и в каких формах распространя-
лось на те или иные слои зависимого населения. Как ясно из законодательных
актов второй половины XVI – первой половины XVII в., высшая власть в лице
царя и Боярской думы стремилась ограничить не переход крестьян и холопов,
а появление опасных для целостности и суверенитета страны бродячих людей
любого происхождения (в том числе и детей боярских, казаков, горожан, куп-
цов и различных "лихих людей", "воров" и "изменников").

Р.Г. Скрынников, оспаривая построения Б.Д. Грекова, отмечал, что "запо-
ведные годы" впервые выступают в источниках в правление Бориса Годунова
и касаются узкого круга лиц – трёх помещиков из новгородской Деревской пя-
тины, а термин "крестьяне" в жалованной грамоте Торопцу 1590/91 г. относится
к посадскому населению, а не к сельскому, и именно на посад распространяются
в этой грамоте "заповедные лета". ни о какой всеобщности "заповеди" в Рос-
сии 1580–1590-х гг. говорить не приходится. наоборот, в эти годы обнаружива-
ются прямые свидетельства "выхода" крестьян и соблюдения норм Судебника
1550 г. Причём ограничительные меры в южных уездах, в частности в погранич-
ном Ельце 1592–1593 гг., касаются не возможности выхода крестьян и холопов
от своих господ, а права на переход из зависимого состояния в "вольные люди"
(стрельцы) и ухода за пределы государства на "украинах" (неслучайно и перепи-
ска с елецкими воеводами велась из Посольского приказа). Тяжба между поме-
щиками в новгородской съезжей избе в 1594 г. решается также на основе судей-
ского прецедента, рассуженного главой Посольского приказа А.Я. Щелкаловым.
Чтобы объяснить эти факты при помощи внутренней социально-экономической
истории, Скрынникову пришлось допустить, что в 1594 г. были введены но-
вые заповедные годы, а предыдущие (1581–1587 гг.) – аннулированы: "Вместе
с ними было изъято из употребления и само понятие “заповедные лета”, так
и не успевшее приобрести универсальное значение".

Сам ход мысли исследователя подводит к выводу об участии судей По-
сольского приказа в пограничных делах, в которых "рубеж" приобретал межго-
сударственное значение (роль этого приказа в делах такого рода сохранялась
и после Смуты). И в этих же контекстах впервые упоминаются "заповед-
ные лета". Один из помещиков, с чьим именем связано появление "заповеди"
в новгородском регионе, – Иван непейцын. В 1588 г. он пытался вернуть себе
двух крестьян, ушедших в 1581/82 г., когда он сам был на службе "в Лялицах"
(в феврале 1582 г.). Бежавшие нашлись в никольском монастыре "на островку
Едрово" у старца Стахия, что и подтвердило расследование в ноябре 1589 г.
Санкция по делу неизвестна. Два близких родича Ивана – Осьмой Михайлов
и Василий непейцыны – оказались во время войны на стороне противника.
Первый из них бежал к королю в середине сентября – начале ноября 1564 г.,
второго пленили во время одного из походов Стефана Батория, и к началу
1582 г. он содержался у Яна Замойского. Это заставляет обратиться к полити-
ческой составляющей запретов на выход крестьян.

По мнению ряда исследователей, "заповедь" 1582 г. и проведённое на её
основе писцовое описание весны 1584 г. были временными и локальными ме-
рами, распространяемыми на пашенных и посадских людей16. Однако если
в "обыскных речах" подразумевался запрет на выход за границу государства,
то и расследование проводилось не по "крестьянскому вопросу", а по запрету
на приграничные "выходы" и побег за границу. Это и для крестьян Деревской
пятины или Ельца, и для новгородских помещиков было серьёзным обвинени-
ем, требовавшим расследования губных старост по указу из новгорода и Мо-
сквы. Как отметил В.А. Аракчеев, обыски велись в поместьях, запустевших или
утративших владельцев, а значит и сами беглые крестьяне могли думать, что
их господин уже не вернётся в свои владения. новгородская земля находилась
на особом положении и была не просто приграничной территорией, а полу-
независимым государством, через которое осуществлялись дипломатические
отношения с Шведским королевством. Елец был окраиной на пути в Степь,
"у татарского рубежа". Торопец находился у "литовской украины", и "запо-
ведь" на выход стала экстренной мерой, позволявшей укрывшихся в вотчинах
или поместьях горожан вывозить обратно на посад "в заповедные лета".О
причинах запрета на пересечение границ говорит мирное постановле-
ние, заключённое под Ямом-Запольским в деревне Киверова Гора 15–16 ян-
варя 1582 г. В договоре применён и типичный для посольского дела оборот
"и в то время, и после того до урочных лет войне на обе стороны не быти"
с обоюдными обязательствами не вступаться в земли соседа и "с обе стороны"
расследовать преступления против "порубежных людей", "а лихих казнити"18.
Вводился режим взаимной выдачи, распространявшийся на любых перебеж-
чиков и означавший запрет на несанкционированное пересечение границы:
"А в те перемирные лета какова учинитца обида меж наших князей и людей
в землях, и в водах, и в ыных в каких обидных делех, и наши князи, и намес-
ники, и волостели украинные, сослався, да тем обидным делом всяким управу
учинит на обе стороны, а в каких обидных делех наши князи, и намесники,
и волостели не учинят управы, и нам о том сослати судей, и они, сьехався, да
тем обидным делом всем управу учиня на обе стороны без хитрости, а татя, бе-
глеца, холопа, робу, должника по исправе выдати, а даное положенье заемное
поручное отдати". "Общий" суд по рубежным вопросам надлежало произво-
дить по крестному целованию с обеих сторон; его не следовало откладывать
и переносить, осуществлять его должны были незаинтересованно и по спра-
ведливости: "А что учинитца нашей любви меж нашими людми и вашими, ино
тому всему судьи и волостели наши соехався да учинят и праву без перевода,
а про то нам не любя не держати, а суженого не посужати, а суженое, заемное,
положеное, поручное дати, а холопа, робу, должника, поручника, татя, розбой-
ника, беглеца, рубежника по исправе выдати"20. В этом месте договора наряду
с "беглецом" упоминается "рубежник" – по всей видимости, не просто житель
приграничных районов, который не уходит от своего тягла или со службы,
в отличие от "беглеца", а захватчик, чинящий помехи и убытки на границе21.
Захват товаров и любых ценностей на рубеже и пересечение "украины" рас-
сматривались как преступление, определение которого требовало соблюдения
неприкосновенности границ и общей дисциплины населения в отношении
любых "рубежей" и "украин". Комиссии регулярно обсуждали пересечения
границ в перемирные годы. Подобные процессы в московских посольских кни-
гах именуются "малыми делами порубежными", делами "о грабежи ы крывды
порубежные" и т.п.

"Рубежная" клаузула Ям-Запольского договора унаследована от предыду-
щих договоров. Почти теми же словами она сформулирована в договорах от
февраля 1494 г.24, марта 1503 г.25, октября 1508 г.26, сентября 1522 г.27, ноября
1526 г.28, февраля 1537 г.29, марта–августа 1542 г.30, февраля 1549 г.31, сентября
1553 г.32, февраля 1556 г.33 Только в договоре Василия II Васильевича с Кази-
миром IV от августа 1449 г. ещё звучит перед сходной формулой о взаимной
выдаче перебежчиков и преступников взаимное согласие на свободное опреде-
ление вольных людей ("ино тым людем волным воля, где хотят, тут и жывут").
Позднее она из договоров исчезла, а на месте свободного "выхода" возникли
запреты на пересечение границ, которые С.В. Юшков, Горский и Шапиро рас-
сматривали как начало закрепощения различных категорий пашенного насе-
ления. Впрочем, если крестьяне в этот период – свободные собственники, на
чём настаивают Алексеев и Каштанов, то речь в межгосударственных договорах
должна идти не об усилении аграрной эксплуатации, а о поддержании ограни-
чений на рубежах.

"Заказ на выход" при царе Фёдоре Ивановиче неслучайно в начале XVII в.
упоминается как запрет на "выход вольный" времён Ивана Грозного. "Воля"
при царе Иване Васильевиче в сходных контекстах передана самому царю, пе-
ред учреждением опричнины настаивавшему на своей "воле" казнить и мило-
вать холопов, как раньше это звучало в межгосударственных договорах (напри-
мер, Бориса Александровича Тверского с великим князем литовским Витовтом
Кейстутовичем от 1427 г.). Позднее в особом дворе царь просил марионеточ-
ного великого князя Симеона Бекбулатовича, чтобы тот ему "ослободил люди-
шок перебрать" и "приимать" людей к себе на двор, тогда как от себя к вели-
кому князю Симеону просил никого не принимать ("а которые от нас поедут
и учнут тебе, господарю, бити челом, и ты б… тех наших людишок, которые
учнут от нас отходити, пожаловал, не принимал")37. Право казнить и миловать
являлось предельной юридической властью суверена на своих территориях, от-
куда к чужим правителям "выход" запрещался. А "выход вольный" отнюдь не
был положительной оценкой в адрес времён Ивана Грозного – вернее "выход
вольный" воспринимался как признак военного времени, недействительности
мирных соглашений и отсутствия охраны "рубежей". Окружные грамоты о вос-
шествии на престол, начиная с грамоты Бориса Годунова от 14 сентября 1598 г.
и вплоть до грамоты Совета всея земли от февраля 1613 г., распространяли на
всех присягнувших царю – как местных жителей, так и иноземцев – хорошо
известный при Иване Грозном по отношению к опальным и подозреваемым
сановникам крестоцеловальный запрет на выезд из страны. Грамота Бориса
Годунова приравнивала смену подданства к чародейству с целью свергнуть
власть, к "лиху" против царя и измене38. Грамота Совета обоих Ополчений
много лет спустя выводила страну из Смуты, запрещая подданным не только
побег из страны и дезертирство, но и поддержку любого нового претендента на
престол ("вора") и любые контакты с "изменники его господаревы".

Выдача преступников и совместный суд над нарушителями границ – по-
стоянное место переговорного процесса между Москвой и Вильно с конца
XV в. и на протяжении XVI в., а обострённое внимание к соблюдению этой
клаузулы на рубеже XVI–XVII вв. связано с процессами, прослеживаемыми
в изменениях старинной формулы.

Уже в апреле 1590 г. послы Габриэль и Матей Войны получили от ко-
роля Сигизмунда III Вазы инструкцию, по которой должны были обсуждать
с царём Фёдором Ивановичем объединение Речи Посполитой с Московским
государством. В числе прочего звучало ограничение побегов "изменников и пе-
ребежчиков" между владениями короля и царя. Мирный договор с Крымским
ханством конца 1593 г. дал возможность российскому правительству укрепить
южные границы и упразднить "береговую" службу, что потребовало усилить
пограничный режим в "украинных" городах. Ям-Запольский мир в результате
переговоров 1590–1591 гг. был продлён ещё на 12 лет. В 1600 г. посольство
Льва Сапеги, Станислава Варшицкого и Гельяша Пельгжимовского к Бори-
су Годунову подняло вопрос о воссоединении в единую федерацию монархии
Речи Посполитой и Российского царства, и в этом объединённом государстве
предложили общую выдачу "банитов", т.е. перебежчиков, осуждённых в своём
отечестве на высшую меру наказания. Московская боярская комиссия при-
знала этот пункт необходимым в случае заключения вечного мира и объедине-
ния двух стран: "Чтоб беглецов, розбойников, зажигальников и всяких лихих
людей, которые в вине дошли до казни, а до господарств тех соединенных
учнут бегати, таковых бы на обе стороны выдавать… о том и в докончальных
грамотах написано будет".

Пятилетний сыск действовал, по всей видимости, с 1586–1587 гг. (в та-
ком случае упомянут около 1591–1592 гг.) и отсчитывал обязательный розыск
крестьян с момента окончания войны44. Следовало бы предположить, что указ
был вызван судебными делами о побегах во время войны и предполагал амни-
стию для крестьян, сменивших господина без договора и уплаты "пожилого" во
время Ливонской войны. ни их, ни их новых господ не следовало тревожить.
В то же время покидать без договора и оплаты своё место после заключения
мира запрещалось. При этом никаких данных, что эти упоминания имеют хоть
какое-то отношение к ограничению Юрьева дня, нет.

 

 

В 1601 – начале 1602 г. мир с Речью Посполитой продлили ещё на 20 лет.
Подкрепил ту же зависимость сыска беглых крестьян от дипломатических со-
глашений срок не "дале пяти лет" (т.е. ретроспективный, от даты за пять лет
до этого), подтверждённый указом Лжедмитрия I от 1 февраля 1606 г.45 Дого-
вор с Речью Посполитой Бориса Годунова действовал и в 1607 г., когда при-
нималось Уложение Василия Шуйского. Упомянутый в Уложении 15-летний
срок сыска "пред сим" по книгам 1592/93 г. и "впредь" (т.е. ретроспективно
и проспективно от даты принятия) соотносится как с датой продления Ям-
Запольского договора в 1591 г., так и с оставшимися "урочными летами", на
которые был продлено перемирие между Российским царством и Речью По-
сполитой в 1602 г. "Урочные лета" упоминаются также в неясном контексте
в указе Василия Шуйского о запрещении пожизненного кабального холопства.

Хотя действие договора 1602 г. прервали события Смутного времени (Лже-
дмитрий I в 1605 г. осознавал риск его разрыва)48, в июле 1608 г. его продлили,
и в договоре Василия Шуйского с Сигизмундом III Вазой сказано: "А злодея,
бегъльца, холопа, невольника, длужъника по украином з слушъного розъсудъку
выдать, а згонные поплатные взаемъне одъдать". С минимальными изменени-
ями клаузула о режиме на границах отразилась в договорных статьях тушинцев
с Сигизмундом III Вазой под Смоленском 4(14) февраля 1610 г. Выезд из стра-
ны под видом перехода к новому пану для простых крестьян и всех "чинов"
предполагалось полностью запретить: "Крестияном в Литву выходу, а из Литвы
на Русь, и на Руси меж себя выходу не давать, для того што от того хлопи могут
искать своеволеньства, а господару и сенатором и рыцерству с того жадного
пожитка не будет"50. В польско-литовской версии, внесённой в один из томов
Литовской Метрики, это место звучит почти так же: "Мужиком хрестьяном до
Литвы з Руси, а з Литвы до Руси и на Руси всяких станов людем руским про-
меж себе выходу не кажет Король Его Милость допущати".

Промысловое население в договоре московской боярской комиссии со
Станиславом Жолкевским в августе 1610 г. лишилось права на пересечение
одновременно государственных и внутренних границ – взаимное соглашение
властей ставило таких нарушителей вне закона: "Торговым и пашенным хре-
стиянам в Литву з Руси и з Литвы на Русь выходу не быть; также и на Руси
промеж себя крестияном выходу не быти. Бояром и дворяном и всем чыном
держати крепостных людей по прежнему обычаю, по крепостям". Связь меж-
ду внешним и внутренним "выходом", пересечением границ имений и госу-
дарства бросает свет и на предыдущие "заповедные лета", раскрывая мигра-
ционную составляющую "выхода", понимаемого как уход горожан и пахотных
людей от своего владельца в нарушение "крепостей" и как пересечение госу-
дарственной границы, т.е. как "измена".

Деулинский мирный договор, заключённый в декабре 1618 – январе 1619 г.
на период с 4 января 1619 г. до 5 июля 1633 г., также продлил взаимную выдачу
перебежчиков и преступников на границе5. Запрет перехода государственной
границы строго соблюдался, о чём свидетельствуют постановления Разрядного
и Посольского приказов, Боярской думы и даже самого царя с начала 1620-х гг.
о допросе (есть ли в Литве "родимцы", "кто отпустил за рубеж" и "что с ними
он приказывал"), а при необходимости – пытках, казни и ссылке в Сибирь
холопов, подозреваемых в бегстве в Речь Посполитую. Кроме того, как отме-
тил А.И. Яковлев, многие челобитья собственников о возвращении им бегле-
цов после Смуты упоминают "рубеж". на это шли, чтобы снять с себя ответ-
ственность за возможную "измену" зависимого человека и придать поискам его
больше весомости.

В этот период процесс закрепощения частновладельческих и черносошных
крестьян был поставлен на широкую правовую основу. Задача контроля над
"выходами" решалась за счёт писцовых описаний 1626 г. и переписных книг
1646 г., на которые и ориентировались создатели Соборного уложения 1649 г.
Впрочем, нормы Уложения опережали практику и ограничивали сферу, вы-
бивавшуюся из-под правительственного контроля (например, применительно
к черносошным крестьянам). Правительство проводило сыск беглых крестьян
по дворянским челобитным и пыталось расширить ареал поисков на Дон,
подпавший под правительственное влияние после движения Степана Разина
1667–1671 гг. Вехой в этом процессе стал указ 30 марта 1688 г., разрешавший
оформлять сделки на крестьян без земли, в том числе на "души" тех, кто был
на момент заключения договора в розыске. Если даже крестьянин оказывался
за границей, в Сибири или на Дону, отныне его подданство закреплялось усло-
виями подобной сделки.

"Урочные" годы в посольском деле – это "урок"-срок действия догово-
ра, который власти соблюдали в отношении контрагента и особенно в вопро-
сах пересечения "рубежей". В этой области дипломатия разработала понятие
"заповеди" – под ней понимали запрет на несанкционированное пересечение
границ. "Царская заповедь" неоднократно упоминается московскими боярами
в переписке с Панами радой Великого княжества Литовского в 1562 г., чтобы
объяснить, что Москва соблюдала мирные соглашения, а нарушители границ –
это "лихие" или "охочие" люди, преступающие запрет. "Заповедь" при этом
исходит непосредственно от государя, а её нарушение означает преступление
против его воли, которое не может допустить ни боярин, ни простой человек56.
Государь запрещает при помощи "заповеди крепкой" любое вторжение в со-
седнее государство, в том числе – собственной рати (как если бы рать могла
вторгнуться куда-либо без государева слова). "Заповедные лета" совпадают
с "урочными" по времени действия посольских соглашений, но определяются
волей государя, направленной не на дипломатических партнёров, а на "своих
людей", кому "царской заповедью" предписывается соблюдение условий дого-
вора. Особенно показательно, что "заповедь" распространяется в первую оче-
редь на "украины" и "украинных людей".

Рассмотрение условий договоров между Россией и Речью Посполитой
во второй половине XVI в., последующих договоров и проектов соглашения
в 1590 – начале 1600-х гг. позволяет ответить на вопрос о причинах "урочных"
и "заповедных" лет. "Урочными" могли называться те годы, когда действо-
вал договор между двумя странами и его дополнительные статьи, запрещаю-
щие выход из одного государства в другое (по празднику Крещения с 6 января
1582 г. до 6 января 1592 г.). Этот запрет, санкционированный государевым име-
нем, и являлся "заповедью", а те годы, когда он действовал, – "заповедными
годами". Помимо преступников, челяди и должников в договоре указывались
и обычные "беглецы" и "рубежники", т.е. те, кто объявлен в розыск или нару-
шал "рубежный" режим договора. Устанавливалась и двухступенчатая система
приграничных судов: "украинные" суды князей, наместников и волостелей на
первом этапе и государевы судьи в вопросах, неподвластных "украинным", –
на втором. Таким образом, в 1582 г. два государства, завершив между собой
боевые действия и приступив к размену землями, городами и пленными, уста-
новили единую для всего региона систему запретов на пересечение границ,
получившую наименование "заповедных лет" на 10-летний срок действия мир-
ного договора, т.е. на "урочные лета". Продление мирного договора предпола-
галось в 1590 г. также связать с сохранением режима на границах, закрыв их
для перебежчиков и изменников. Позднее, в 1600 г., круг "всяких лихих людей"
расширился за счёт уточнений в отношении "лихих людей", а в 1610 г. тот же,
по сути, режим был раскрыт словами о запрете перехода границ для "мужиков-
христиан… всяких станов людем" с обеих сторон, что идентично запрету лю-
бого крестьянского "выхода". Продление мирного соглашения с Речью Поспо-
литой означало перенос режима "заповедных лет" на следующее десятилетие,
а Деулинское перемирие продлило его ещё на 15 лет.

Другой историографический тезис, раскрывающий, прежде всего, причи-
ны и характер Смутного времени в России, гласит, что во время и вследствие
опричнины началось разорение страны, продолжившееся из-за частичного
закрепощения служилого и тяглого населения, и достигло своего рода пика
в голодные 1601–1603 гг. и в наиболее страшные по разорительности грабежей
1615–1620 гг. Было бы логично распространить этот тезис и на причины воз-
никновения в России крепостного права, учитывая, что к такому выводу под-
ходили, например, С.Ф. Платонов и Е.Д. Сташевский в оценке экономических
последствий опричнины и Смуты, а также П. н. Милюков при изучении вли-
яния Северной войны на рост тягловой зависимости крестьянства и горожан.
Советские исследователи, а вслед за ними историки в наши дни также говорят
об экстренных причинах закрепощения – о войне и резком росте тягла, оприч-
ной политике, атмосфере произвола в 1570–1580-х гг., росте хлебных цен во
второй половине XVI и особенно в начале XVII в., из-за чего выплаты "пожи-
лого" землевладельцам перестали компенсировать убытки от выхода крестьян59.
Потоки людей в годы Ливонской войны хлынули не только "безвестно"
на новые места внутри страны, в Степь, на Волгу и в Чернигово-Северскую
землю, но и "за рубеж", на Дон, Днепр, "в Литву", создавая людской ресурс
для последующего восстания и движения в поддержку царя Дмитрия Ивано-
вича и усиливая казачью "вольницу"60. Обычно исследователи на основе пис-
цовых и переписных книг восстанавливают объёмы хозяйственного крушения
в самой России (особенно в центральном регионе, на Западе, в новгородской
и Псковской землях). Тогда как выводы о потоках, двинувшихся на юг, звучат
без демографических выкладок (нередко эти потоки определяются как "ко-
лонизационное движение… на вновь осваиваемые окраины"). Этот процесс
(его роль в закрепощении подчёркивал ещё П. н. Милюков) фиксируется лишь
поверхностно, поскольку точных данных о количестве людей, переселившихся
в Степь, в нашем распоряжении нет. Однако и сам вектор этого движения
не замыкается на российском порубежье, "украинных городах" и в Степи. Его
социальный состав вызывает вопросы и требует рассмотрения не только рос-
сийских, но также восточных и европейских источников63. Российские власти
отказывались видеть в неподконтрольных местах скопления "гулящих людей"
сферу своей ответственности. Для российской политической жизни эти тер-
ритории находились уже за рубежом и становились объектом колониальной
политики, а не мирной колонизации. В ответ на посольство Г.А. нащокина
1592–1593 гг. султан Мурад III поставил царю Фёдору Ивановичу ультима-
тум – отдать Казань и Астрахань, свести с Дона казаков и разрушить четыре
крепости на Дону и Тереке, угрожая в противном случае направить своё вой-
ско на Москву. Причём в отношении Дона позиция Москвы была прими-
рительной: нащокин от имени царя заявил, что казаков с Дона выгоняют,
а крепостей никаких там нет64. Эти заявления шли вразрез с сообщениями об
участии волжских казаков с позволения царя Ивана IV в разгроме сибирского
хана Кучума, официально передаваемыми уже при царе Фёдоре Ивановиче,
в частности в посольских наказах в Речь Посполитую 1586 г. и в Священную
Римскую империю 1588 г.

Миграции за пределы государства не ограничивались тяглым населением,
а во многих известных случаях сопровождались уходом из своих имений детей
боярских, направлявшихся на окраины и за пределы страны вместе с боевы-
ми холопами, челядью и крестьянами. на 1592 г. приходится приостановка
"урочных лет" перемирия, и служилых людей российского Юга охватила тре-
вога перед грозящей новой войной – это и вызвало санкционируемый самими
служилыми людьми переход части своих холопов и крестьян в боевые холопы-
стрельцы. Волна выходов "в вольные казаки" охватила в канун истечения "за-
поведных лет", в начале 1590-х гг., не только пашенных крестьян и горожан, но
и детей боярских. Так, с Василием Биркиным ушли М.Д. Пахомов и П.Д. Го-
лохвастов, подались на Дон три "новика", уходили туда и некоторые ряжские
дети боярские. Елецкие акты 1592–1593 гг. фиксируют опасения российских
властей, вызванные переходом холопов и "пашенных людей" в стрельцы на
Юге России. Запретительные меры связаны здесь с продолжением "заповед-
ных лет". на землях российского чернозёмного Юга невоенного посадского
и пашенного населения на рубеже XVI–XVII вв. осталось крайне мало, а слу-
жилые люди "по прибору" здесь нередко выступали в роли работных людей
на десятинной пашне. ни у помещиков, ни у пахотных людей в Воронежском
уезде не было своих наделов, а помещичья запашка обрабатывалась "наездом"
(т.е. приезжими крестьянами). В XVII в. после Смуты здесь, как и на Северо-
западе и Севере, господствовали "мельчайшие" помещичьи хозяйства, т.е. хо-
зяйственное освоение региона и его защита шли рука об руку. Повстанческие
движения южных уездов и "украин" получили мощную подпитку благодаря
10-летнему освобождению от государственного тягла регионов, поддержавших
"царя Дмитрия Ивановича". Как отмечал Корецкий, решение самозванца вы-
звано прежде всего тем, что поддержавшее его население было вооружено,
а следовательно, состояло в значительной массе из служилых людей и боевых
холопов.

Оспаривая тезис А.Б. Каменского о политико-экономической неизбеж-
ности крепостного права в России (как и его довольно поздней отмены),
Аракчеев отчасти принял сходную точку зрения и уточнил, что "закрепости-
тельные мероприятия второй половины XVI в. были действительно вынужден-
ным шагом правительства, находившего полную поддержку тяглых общин".
Основное внимание Аракчеев уделил крестьянским "мирам" и волостным
порядкам, находившимся в связи не только с земельными собственниками
и непосредственными распорядителями на земле, но и с высшей властью,
заинтересованной в поддержании "крепкой" привязки трудового населения
к земле. Таким образом, исследователь видел своей задачей преодоление про-
тиворечий в концепции эволюционного развития крепостничества, сформу-
лированной прежде всего в работах Грекова и уточнённой в последующих ис-
следованиях. Одна из ключевых методик в данных вопросах – экстраполяция
сведений Смутного времени и позднейших данных на предыдущие события,
а также региональных свидетельств на общерусские при неизбежно узкой базе
данных для интерпретации ключевых терминов. Важное наблюдение в ра-
боте Аракчеева касается перемен в терминологии государственной службы
и лояльности. В 1560–1580-х гг., по предположению исследователя, на смену
терминологии "крамолы" пришло понятие "измена", почерпнутое из церков-
ного тезауруса и распространившееся на деятельность широких масс светско-
го населения. Это свидетельствует о существенных переменах в механизмах
политического контроля, которые должны были сказаться и на режимах пе-
ресечения границ.

Авторы, доказывающие, что истоки новаций в праве на крестьянские души
и их собственность следует искать в особенностях феодальных порядков, клас-
совой природе эксплуатации тяглого населения феодалами и в интересах кре-
стьянского "мира" (общин и волостей), тем не менее не дают ответа на вопрос,
что именно служило стимулом, чтобы эти порядки претерпели настолько зна-
чительные изменения, что неизбежным стало прекращение "выходов" и "отка-
зов" и были пересмотрены постановления Судебника 1550 г. (хотя, как отмечал
ещё Ключевский, и Уложение 1649 г. в полной мере не отменило эти свободы).
наметившийся угол зрения в критических построениях, направленных на пе-
ресмотр необоснованных концепций (в данном случае – концепции классовой
подоплёки крепостного права, возникшего будто бы в интересах феодалов-
землевладельцев), говорит о новом витке научного "забвения" о дипломати-
ческих договорённостях и многолетней войне, вызвавшей разруху, ухудшение
жизни низших слоёв российского общества и усиление податного бремени.
По масштабам и последствиям для хозяйства одномоментные (приходящиеся
на жизнь двух-трёх поколений служилых и тяглых людей) войны Российского
государства за поволжские земли и Западную Сибирь, Степь, Ливонию и Ве-
ликое княжество Литовское не имели ничего похожего в прошлом страны,
и положение только усугубилось из-за эрозии наследственной линейной док-
трины передачи престола в период Смуты. Рост военного противостояния меж-
ду различными группами свободного и тяглого населения выразился в казачьих
движениях и гражданских войнах начала XVII в., которые не свидетельствовали
о росте социального напряжения или классовой борьбы в России, а являлись
борьбой за легитимность в рамках действующих институтов при активном уча-
стии мигрантов, ушедших на "украины" и за пределы царства и возвращав-
шихся, чтобы отстаивать "подлинного царя", получить искомую свободу от
миграционных ограничений, отвоевать свою собственность. Как и "панцирные
бояре" в первых казачьих движениях на восточных землях Речи Посполитой,
в России основу этого явления составляли свободные мелкие землевладель-
цы – переселившиеся на окраины царства дети боярские, боеспособные холо-
пы, горожане и пахотные крестьяне.

К середине XVI в. правовые основания отношений между привилегиро-
ванными землевладельцами и их подданными существенно не изменились.
Их определяли договорные обязательства и право ухода от одного господина
к другому при условии уплаты "пожилого". Договор с господином и являлся
"крепостью", предполагающей взаимные обязательства между ним и поддан-
ным. Судебники 1497 и 1550 гг. их закрепили законодательно, а первые случаи
правового вмешательства в порядок "крепости" относятся к окончанию войн
за Ливонию и исходят не от вотчинников и помещиков, а от высших вла-
стей России и Речи Посполитой. Аракчеев пересмотрел весь комплекс данных
о "заповедных летах" и пришёл к заключению: "Так как существенных отличий
в практике крестьянских переходов в 1580-х и 1590-х гг. не наблюдается, наи-
более экономным способом объяснения такого порядка вещей является при-
знание того факта, что режим заповедных лет в 1590-х гг. превратился в устояв-
шийся порядок"73. С этим выводом можно согласиться лишь отчасти. Приговор
и указ 1597 г. показывают, что режим "заповедных лет", ограниченный межго-
сударственным соглашением, испытал модификации, когда опасность возоб-
новления войны с Речью Посполитой отпала, однако не был отменён, а лишь
дополнился контролем.

Приговор о служилых холопах от 1 февраля 1597 г. оставил в силе нормы
Судебника 1550 г. и предполагал занесение в "крепости" в течение года (или
трёх – для служилых людей "на далных службах") холопов, которые служили
без договора, но уже "били челом в службу". Государство стремилось снизить
риски от "добровольных холопов", видя в них неподконтрольную аморфную
и потенциально опасную группу населения. Одновременно решался и не менее
насущный вопрос – под фискальный контроль попадали господа этих холопов,
т.е. те, у кого водилась служба и кто мог платить без налоговых обязательств.
Это были высшие страты государева двора, дети боярские, служилые люди,
гости и "всякие торговые люди". Отныне полагалось с договорами ("всякими
крепостями") на руках регистрировать своих работников и беглецов в Холо-
пьем приказе, причём пошлины вводились только для "крепостей" от даты
приговора75. Регламентация в "серой зоне" службы означала, что государство
реструктурирует государственную службу, делая её прозрачной и налогоёмкой.
Это стало дополнительным ударом по моделям коммуникации в служилых ря-
дах России при сохранении буквы закона, но одновременно подобная про-
зрачность гарантировала служилым людям, что они не окажутся под нефор-
мальным давлением со стороны власть имущих за отказ от явки на службу
и не будут "огурством" пополнять число "нетей". Под видом амнистии незаре-
гистрированных слуг высшая власть в XVI в. пыталась уже не впервые упро-
стить формы зависимости, облегчить и формализовать процедуры закабаления
и освобождения. Этому способствовало то, что к 1580-м гг. "полные" грамоты
вытеснили кабальные договоры и заметно сузилась роль докладного холоп-
ства (а именно в полное и докладное холопство статья 81 Судебника Ивана IV
запрещала принимать детей боярских). нормы приговора 1 февраля 1597 г.
невозможно считать политикой в классовых интересах. Подтекст данной ре-
формы был освободительным по отношению к неоформленным кабальным
холопам и фискально-закрепостительным к высокопоставленным владельцам
"добровольных холопов".

Угроза побегов служилых людей и тяглого населения за рубеж оказалась
настолько ощутимой, что в августе 1603 г. было принято решение освободить
от ответственности беглых и выгнанных от своих господ холопов, выдав им
"отпускные" – лишь бы они не оставались вне закона и не угрожали стабиль-
ности государства. Шаг навстречу беглым крестьянам сделал Лжедмитрий I,
допустивший в февральском указе 1606 г. возвращение вотчинникам и поме-
щикам только крестьян, бежавших до "голодных годов". Впервые появилась
в указной практике и тема, явно волновавшая законодателей и раньше: "А ко-
торые бежали з животы в далные места из замосковных городов на украины,
а с украины в московские городы, или из города в город, верст за двесте, и за
триста, и болши", – в таких случаях крестьянам гарантировалось расследова-
ние, преступно ли он ушёл "з животы", или "от бедности", и во втором случае
допускалось освобождение крестьянина от обязательств перед господином, не
смогшим его прокормить. Позднее и Уложение Василия Шуйского говорило
о "пришлых вновь", т.е. о далёких побегах от своих господ. Это понятие ка-
салось, по всей видимости, как крестьян, так и холопов, а возможно, и беглых
служилых людей, если они скрывались от закона под видом бывших поддан-
ных. Единство служилых и тяглых людей отражено в боярском докладе 25 фев-
раля 1608 г. Часть схваченных "изменичьих людей", развезённых с войны по
тюрьмам "на Москве, и в Серпухове, и под Тулою, и в ыных городех", были
взяты на поруки и розданы в приказе Холопья суда во временное владение. Их
бывшие господа, "старые их бояре, которые были в измене", но опалу с кото-
рых сняли, имели право вернуть себе своих холопов в законном порядке. Это
же касалось тех дворян и детей боярских, что "были от Ростриги в опале". Если
же заключённые попадались "в воровстве" (т.е. становилось известно об их
участии в войне против царя Василия Ивановича), то их казнили по их "вине"
или отдавали бывшим владельцам. "Отпускные" царя Дмитрия Ивановича при
этом признавались.

Приговор Боярской думы от 7 января 1606 г. дополнил указ царя Фёдо-
ра Ивановича, запретив ситуацию, когда обязательства холопов перед двумя
и более господами вносились в одну кабалу. Правительство видело в подоб-
ных записях источник неупорядоченности, а само регулирование рассматри-
вало в фискальных категориях. Однако попытки вторгнуться в свободный
холопский рынок в мартовском указе 1607 г. привели только к росту напря-
жённости в стране. Амнистия охватывала тех "добровольных холопов", кото-
рые после полугода или года службы у своего господина отказывались дать
на себя кабалу, но амнистировались и служилые люди, после такого же срока
использования военной или рабочей силы с согласия самих холопов всё же
регистрировавшие кабалу в законном порядке. Службу без письменной каба-
лы полностью запретили ("не держи холопа без кабалы ни одново дни"). Это
стало вызовом действующей модели службы, что на фоне боевых действий
с войском И.И. Болотникова должно было полностью очистить институт под-
данства от непрозрачных отношений. Однако вскоре царь Василий Шуйский
пошёл на уступки детям боярским и их подданным. Указ 1607 г. отменили
в пользу Уложения 1 февраля 1597 г. Майский указ 1609 г. вновь закреплял
за господами их "безкабальных" холопов, служивших 5–6 лет (среднесроч-
ная служба) или 10 и более лет (долгосрочная служба). Документ, по всей
видимости, вновь открыл возможность краткосрочной службы без кабалы
и ограничил возможность зажиточных господ затягивать в кабалу по сред-
несрочным устным договорам (без кабалы). В подтексте этих мер была всё
та же тенденция пользоваться кабальным наймом без или сверх письменных
договорённостей.

Обычай неформально нанимать кабальных тружеников являлся предме-
том беспокойства власти ещё со времён ст. 82 Судебника Ивана IV и указа
11 октября 1555 г., сохранялся и в середине XVII в., и составителям Уложе-
ния пришлось сократить допустимый срок службы без крепости с полугода до
трёх месяцев. Всё это лишь показывает, что свободный рынок бездоговорной
кабальной силы в России со времён Судебника Ивана Грозного и вплоть до
Соборного уложения 1649 г. ограничить не удалось. Во многом из рядов этих
неподконтрольных работников складывались
группы бродячих людей, беженцев и казаков.

Указ о пятилетнем сроке сыска (24 ноября 1597 г.) также не менял норм
Судебника 1550 г., а составлял основу для амнистии по неразрешимым делам,
накопившимся за многие годы: "А которые дела в беглых крестьянех засу-
жены, а до нынешняго господарева указу царева и великого князя Федора
Ивановича всеа Русии указу не вершены, и господарь царь и великий князь
Федор Ивановичь всеа Русии указал и по господареву цареву великого князя
Федора Ивановича указу бояре приговорили: дела вершити по суду и по сы-
ску". Оба указа 1597 г. открывали возможность для амнистии по судебным
делам, не содержавшим документального подтверждения зависимости или за-
крываемым по истечению срока давности. Их следует рассматривать в одном
ряду с амнистиями середины 1590-х гг. в отношении российских эмигран-
тов в Речь Посполитую. Власти, столкнувшись с угрозой массовых побегов
на "украины" и за пределы царства, пытались регламентировать и привести
к единой формуле служебные отношения в самой России. Если заграничная
выдача опиралась ещё на посольские договорённости и на приграничные за-
ставы, то внутри страны делалось всё, чтобы не обременять зависимое насе-
ление судебными исками и сделать возвращение из-за границы приемлемым
и выгодным. Оба указа 1597 г. гарантировали репатриантам любого уровня
свободу вне зависимости от срока пребывания за границей. Реформы были
дополнены в 1600 г. "посадским строением", определившим само понятие
посадских людей как городских старожилов, к числу которых живущие на
посаде владельческие крестьяне не относились. Эти меры, как показал ещё
П.П. Смирнов, были направлены на удержание посадского населения от пе-
рехода в другие социальные классы, причём особенно частым и тревожным
для российской власти являлся переход "в состояние служилых людей по
прибору". Эти процессы прямо предшествовали складыванию значительных
масс вооружённых людей, продвигающихся из обжитых регионов к границам
России и за её пределы.

Ограничение выхода после Ливонской войны было направлено, таким
образом, одновременно на регулирование внутренних миграций и эмигра-
ции из страны. Общее пространство сыска беглых между Речью Посполи-
той и Российским царством сформировалось вскоре после Ливонской войны
и оказывало влияние на развитие так называемого крепостничества в России.
Фактически эта мера способствовала лишь ограничению "выхода" сельского
населения. Вернее было бы видеть в сделках духовенства, боярства, чинов-
ничества, детей боярских и купечества с высшей властью взаимное ограни-
чение права на смену подданства и любую "измену" в обмен на получение
гарантий розыска тех, кому такая "измена" удалась. При этом двумя указами
1597 г. опосредованно предполагалось создание льготных условий для возвра-
щения в страну "изменников", которым гарантировалась свобода и нераспро-
странение на них крепостных обязательств. Эти решения ограничивали под-
вижность служилого, городского и пашенного населения, с одной стороны,
и устанавливали новые принципы подданства и круговой поруки тех и других
по отношению к новой династии и друг к другу – с другой. Все названные
выше указы отличает их внешнеполитическая и военная направленность, как
и у сохранившихся и предполагаемых указов о крестьянском розыске 1580–
1590-х гг.

Ещё в начале 1580-х гг. казачья служба в "украинных городах" Севске или
Курске рассматривалась как допустимое наказание для лжесвидетелей на суде,
подкупщиков, а также уличённых "в составе и в кромоле". Это наказание
грозило, в свою очередь, нагрузить регион взрывоопасной массой ссыльных.
Указы Бориса Годунова 1601–1603 гг. о "выходе" и "холопех" должны были
предотвратить обнищание широких масс служилых людей и уход их зависимых
людей в голодные годы на приграничные земли, в Сибирь, Степь и на Дон. Ре-
жим "Юрьева дня" не восстанавливался этими указами, как нередко утвержда-
ют исследователи, поскольку он и не отменялся90. Судебник Ивана Грозного
действовал по всей территории России, о чём прямо говорится в обоих указах
(сохранялось без изменений и "пожилое" – 1 руб. 2 алт.). Уточнялся режим
в этих указах лишь в применении к определённым группам населения. Это
также позволяло усилить контроль за сменой зависимости "выезжих". В указе
1601 г. "выход" и "вывоз" в некрупные хозяйства допускался только по кво-
те – не более двух зависимых людей от одного господина. В крупные хозяйства
он запрещался полностью. Указ 1602 г. был направлен в Великий новгород
и лишь уточнял действие прошлогоднего указа, запрещая под страхом опалы
господам оказывать сопротивление и не отпускать крестьян, если те решат
отозваться на призыв бирича.

Попытка уточнить режим "Юрьева дня" в 1601–1602 гг. была направлена
на создание категории подконтрольных свободных людей, могущих с "крепо-
стями" от своих бывших владельцев легально работать на хозяйствах боеспо-
собных служилых людей, покидая разорившихся. Отношения регулировались
между взаимно заинтересованными собственниками, и задача властей заклю-
чалась в том, чтобы под страхом опалы дети боярские выдавали в таких слу-
чаях отпускные "крепости", без которых зависимые люди не могли перейти
на новое место и грозили уйти к богатым господам, превратиться в бродячих
людей или бежать за границу. Вопрос перемещения крестьян, в отличие от
вопроса холопства, не закрепился за каким-то приказом, а контролировался
непосредственно царём и Боярской думой при помощи биричей. Это связано
с тем, что крестьяне не представляли никакой единой страты, а само понятие
обозначало подданство, по которому (по их господину) и направлялись дела
в государственные ведомства.

Корень зла виделся в Кремле не в голоде и зависимости крестьян и горо-
жан, а в их превращении в боевых холопов и уходе, нередко вместе с разорив-
шимися господами, на окраины государства. Угроза возникновения из числа
своих же перебежчиков военной силы, способной нанести вред Московско-
му государству, ощущалась ещё тогда, когда велись следствия по подозрениям
о "воцарении" Б.Я. Бельского в Царёве-Борисове и по "делу" о контрабандной
торговле З.П. Ляпунова с Доном провизией, оружием и другими товарами (по-
добные запреты известны в отношениях Москвы с Рязанью с 1502 г.). Первые
подозрения о поддержке лжецаревича Дмитрия Ивановича в России в сентябре
1604 г. пали также на "украинных людей" и на Дон93. Опасения в полной мере
подтвердились во время движений Хлопка, царевича Петра Фёдоровича, Ивана
Болотникова, Истомы Пашкова, Юшки Беззубцева, Федьки Берсеня и др. Уже
первое из них показало, что на стороне повстанцев – организованная боевая
сила, состоявшая не только из пахотного и промыслового населения, а в зна-
чительной массе – из обедневших детей боярских, боевых холопов и бродячих
вооружённых людей. наоборот, организация Первого ополчения проходила
под лозунгами возвращения широким массам оружия, запрещённого москов-
скими властями Сигизмунда III Вазы, а также освобождения "боярских людей
крепостных и старинных". Тогда как Приговор 30 июня 1611 г. гарантировал
возврат только крестьян, ушедших от одних дворян и детей боярских к дру-
гим "в нынешнее смутное время". Это означало амнистию по всем "выходам",
которые не были документированы сторонами или предполагали переход кре-
стьян в состав служилых людей и казаков.

Эта проблема и решалась взаимными соглашениями между московскими
царями и властями Речи Посполитой. Борис Годунов, а позднее Василий Шуй-
ский тщетно пытались договорами с Сигизмундом III Вазой ограничить "вы-
ход" горожан и крестьян, понимая, что благодаря бродячим людям на окраинах
формируется вооружённое сопротивление. Казачество оставалось для новой
власти фактором, способным повлиять на выборы царя, создать новую поли-
тическую угрозу, поддержать военное вторжение избранного царя Владислава
Жигимонтовича, помочь в поимке на Яике Ивана Заруцкого и Марины Мни-
шек с "ворёнком"-царевичем или осуществлять походы на южных "украинах".
В условиях призвания королевича Владислава Жигимонтовича, принятых под
Смоленском в феврале 1610 г., и договоре московских бояр с Жолкевским от
августа того же года, сразу вслед за вопросом о "выходе" поднята тема казаков
на Волге, Дону, Яике и Тереке95. Опасность объединения боярских холопов по
пограничным крепостям виделась в том, что они могут в "дальних краях" вы-
двинуть из своих рядов нового "господара".

 

 

Указ царя Михаила Фёдоровича от 1613–1615 гг. предполагал амнистию
казаков в обмен на разоружение и возвращение "в старые свои чины". Допу-
скалась даже готовность казаков вновь вступить в число "боярских людей",
т.е. поменять "бесчиние" свободного вооружённого человека на "чин" холопа
у служилых людей. План возвращения "русских воров" (казаков) в "старые
чины" в Москве говорил о стремлении правительства Михаила Романова на
период войны со сторонниками лжецаревича Ивана Дмитриевича обезопасить
свои границы от новых масштабных вторжений. Вне "чинов", а следовательно,
вне закона на территории России становились все казачьи формирования98.
Указ 1613–1615 гг. можно рассматривать как радикальную меру, предполагав-
шую запрет на любой неподконтрольный переход из "чина" в "чин", в одном
ряду с последовавшими при патриархе Филарете указами о запрете на "ли-
товскую" книжность, будто бы "засорённую латинством", и перекрещивание
"белорусцев".

Постановление 1611 г. и указы 1613–1615 гг. (а затем и 1619–1620 гг.) пока-
зывают между собой преемственность в сосредоточении основных хозяйствен-
ных и военных сил в руках Ополчения, а затем в руках правительства царя Ми-
хаила Фёдоровича, а также создание пограничного режима, препятствовавшего
проникновению на территорию России новых "воров" и возлагавшего на всех
возвращенцев обязанность отречься от "воровства", причастности к казачьим
движениям и католичеству.

Отвечая на вопрос о причинах введения "заповедных лет", следует вер-
нуться к событиям Ливонской войны 1581–1582 гг. и вспомнить, что Ям-
Запольский мир устанавливал границы между государствами и запрещал их не-
санкционированное пересечение. Оба государства были заинтересованы в том,
чтобы запретить свободное передвижение через границы, угрожавшее после-
военной стабильности и лояльности подданных. Это позволяет не согласиться
с концепцией Д.Я. Самоквасова, видевшего в "заповедных летах" ограничение
ст. 88 Судебника 1550 г. Заповедь полностью лишала крестьян права на несанк-
ционированный уход от господина, что было тесно связано с запретом на уход
за пределы России, поскольку движение свободного крестьянина, оставившего
своего господина, выходило из-под контроля и воспринималось как нарушение
дипломатических соглашений. Это положение дел выросло из клаузулы осво-
бождения от тягла для "зарубежных" и "инокняжеских" людей в жалованных
грамотах XV – начала XVI в., развившихся из крестоцеловальных соглашений
между старшей и зависимой властью о запретах на переход для тех, "которые
от нас поедут", и из требования выдачи "холопа, робы, должника, поручника,
татя, розбойника, беглеца, рубежника" в дипломатических соглашениях начи-
ная с 1494 г. Заповедь распространялась не только на крестьян, но и на детей
боярских, и на другие группы населения, лишая их права на выход за любой
рубеж без санкции высших властей. По своей сути это было закрепощение,
распространявшееся на всё население России, и это объясняет, почему по-
токи перебежчиков на Юг и в Степь вскоре охватили не только крестьян, но
и многих собственников-землевладельцев, нередко уходивших от налогового
бремени и разорения вместе со своими людьми.

Зависимость детей боярских в плену и эмиграции нередко граничила с по-
рабощением и подданством. Оршанским пленникам и заложникам после бит-
вы 1514 г., узникам замков 1561–1562 гг. и Мальборка в конце 1560-х – начале
1580-х гг. приходилось трудиться в заточении и даже бывать в кандалах, хотя
из застенков они освобождались не только возвращаясь домой, но и переходя
на сторону захватчика. Грань между "чинами", т.е. социальными стратами, за
рубежом для выходцев из Московского государства сохранялась. Известны по
актовым книгам Великого княжества Литовского расследования, касающиеся
шляхетского достоинства московитов, претендующих на равенство с местными
"добрыми" людьми. Границы между правом и бесправием оказались, впрочем,
не слишком надёжны в отношении иноземцев из России. Что же касается "па-
шенных крестьян" и торговых людей, уходивших от опричных погромов, гра-
бежей, неразберихи военного времени и Смуты, то переписные книги и при-
казная документация отражают в большей мере состояние тягла, не оставляя
места для выводов о причастности господ к состоянию хозяйства. Ю.В. Готье
отмечает обычную картину для описаний 1610–1620-х гг. Здесь нередки слова
о крестьянах, "вымерших в лихолетье", "побитых от польских и литовских лю-
дей" и "в полон пойманных". "но ещё чаще, – пишет исследователь, – попада-
ются известия о запустении сёл и деревень от бегства живших в них крестьян,
которые “сбрели безвестно” или “ходят по миру”"100. Помимо обычной смены
места жительства с деревни на посад и наоборот, нередки были и далёкие вы-
ходы "по лесу и по болоту", за Оку, в "украинные города" и дальше "за рубеж".
Это направление бегства тех или иных людей никто из свидетелей не мог бы
удостоверить наверняка, но во многих концах страны знали, что оно полнится
людьми, причём как служилыми, так и пашенными. И это же направление
волновало российскую власть, как и власть Речи Посполитой после Ливонской
войны, даже больше, чем все прочие, поскольку уход из страны оказывался не-
восполнимым и неподконтрольным. Уже в указе Лжедмитрия I о возвращении
крестьян возникли как особый предмет дальние побеги и возвращение кре-
стьян "с украины в московские городы". Власть, декларировавшая своё про-
исхождение от законных царей, стремилась милостиво обращаться со всеми,
кто собирался вернуться, и допускала свободу от прежних господ для ушедших
в голодные годы.

Взвешенность в крестьянском вопросе сохранялась и позднее. Отмена
"Юрьева дня" не входила в планы ни одного правительства на рубеже XVI–
XVII вв., а основные меры властей были направлены на регулирование "вы-
хода" от господ при помощи правительственной (приказной) фиксации до-
говоров и на остановку разорения служилых людей, от которых подданные
бежали к более зажиточным господам, на окраины и за пределы государства.
Ограничение "выходов" за государственные границы и отражено в междуна-
родных договорах Российского царства и связанных с ними указах, известных
как предвестие крепостничества, и именно с этими договорами прямо корре-
лируют по времени своего возникновения и содержащимся в них санкциям из-
вестные ныне указы и приговоры 1597–1618 гг. на внутреннем рынке холопов,
мещан и крестьян в Российском государстве "старинное" право на владение
подданными определялось наличием свидетельств, которые нередко исчезали
в пожарах, кражах и с гибелью собственников. Эти права также гарантиро -
вались внешними событиями – нашествиями, военными поражениями и по-
жарами ("московское разоренье", "королевичев приход"). "Старина" стала не
об означением глубокой традиции или прикрепления к собственнику, общине
или земле, а правовым рычагом, позволявшим искать ближайшие по времени
источники права. Если их не находили, то не было и "старины", и каких-либо
об язательств, вызванных ею, а крестьяне, как и другие зависимые слои насе-
ления, становились свободными, если, конечно, не находилось других причин,
чтобы считать их зависимыми (например, добровольного признания холопом
своей "старинной службы"). С конца XVI в. в подобных вопросах оконча-
тельное решение принадлежало приказным и местным судьям, опиравшимся
как на локальную, так и на общегосударственную документацию. Последняя,
в свою очередь, составлялась с учётом межгосударственных договорённостей.

Константин Ерусалимский

Проект Fixed Matches Betting

© 2015 - This is a consulting website by Ruslan Bekhterev